Аброл-Ака (Аброр) Кахаров один из видных фигур нашей диаспоры. Он много пишет. Рассказ "Мама" является одним из его лучших литературных творений. Каждый раз прочитав этот рассказ размышляешь о наших корнях и ценностях. Все это очень проникновенно воплотилось в образе матери Аброл-Аки. Рассказ очень правдив и эмоционален. "Мама" - это своеобразный типичный монумент нашим матерям. Читатель, который знает каждую свою струну и нотки национальной таджикский и узбекской  культуры не может читать этот рассказ без эмоции. Перо А.Кахарова остро, размышления автора глубоко философично. Прочитав рассказ, думаю, согласитесь со мною. Благодарю. 

С уважением, Равшан Темуриян

Мама умела читать и писать по арабски, красиво вышивала, искусно готовила восточные блюда и слыла красавицей. Её звали Хабибахон. С шестилетнего возраста мама носила паранджу и никто из посторонних не мог видеть её лица.После замужества большую часть своей жизни она провела в другом таком же замкнутом дворе, где и родились: моя старшая сестра - Мухарамхон, мой младший братик Шукурджон и я. Наш родительский двор состоял из двух частей. Первая называлась "Ичкари/Дарун", или внутренний двор. В этой половине находился основной дом с просторными комнатами и большими окнами. В комнатах были ниши в которых как на витрине стройно выстраивались разноцветные чайники, пиалки, тарелочки из китайского фарфора. В главной стене, противоположной от двери, были две огромные ниши -"Тахмони мехроб" в которых красовались два ярких сундука с музыкальными замками. На сундуки аккуратно укладывались послойно, стеганные, разноцветные, ватные одеяла и пушистые, узорчатые подушки. Между нишами висело большое овальное зеркало с резной рамой. А ещё был шкаф со стеклянными дверцами и выдвижными ящиками, закрывающимися на ключ. В них хранилась посуда с особо красивым орнаментом и позолотой, а также мамины золотые кольца, браслеты, серьги. 


Полы комнат были традиционно земляными. На землю укладывались плетёные камышовые подстилки. Затем его покрывали толстой шерстяной кошмой. А в главной большой комнате поверх кошмы стелили красивый иранский ковер. К дому примыкала летняя кухня, а в дальнем углу двора, за кустами пахучих роз, располагались чисто подметенный -восточный туалет со всеми необходимыми принадлежностями и отдельная поглотительная яма для слива мыльных вод после стирки и купанья. А в центре двора был роскошный дедушкин огород по краям которого с ранней весны и до поздней осени цвели нежные мамины цветы. Во внутренний двор можно было попасть только через калитку, пройдя внешний двор "Ташкари/Берун". Во внешнем дворе располагались отдельно стоящие гостиная, кухня, конюшня и другие пристройки. Войти или въехать в "Ташкари/Берун" можно было через большие массивные ворота с металлическими затворами. Кроме этого двора у нас был ещё один Дедушкин летний дом с фруктовым садом и виноградником. Общение в нашем доме было в манерах высшего общества, построенное на уважении и равенстве каждого. Стар и млад разговаривали друг с другом в дружелюбной форме и только на вы. Просьбы высказывались в виде пожелания. Никогда и ни при каких обстоятельствах о людях не говорили плохо.

До войны 1941-45 годов родственников у нас было много. Одних двоюродных и сводных братьев у мамы я насчитал восемь.
Это были мои дяди с материнской стороны.На много больше дядюшек я имел и со стороны отца. Тётушек моих трудно было сосчитать.
Мой дедушка по отцу имел трёх братьев. У младшей бабушки были сестра и брат.
Все эти родственники включая их жён, детей, внуков представляли собой одну большую семью в которой царила особая привязанность, любовь, поддержка, и взаимовыручка.
Дни моего самого раннего детства я вспоминаю как сплошные праздники. Двор наш часто наполнялся гостями. Наши родственники так радовались при встречи друг с другом будто не виделись годами.
Традиционными были объятия, поцелуи, улыбки, смех. Во дворе пеклись вкусные лепешки в тандыре, в больших медных котлах варилось ароматное варенье и в ярких начищенных до блеска самоварах кипел чай.
Cтрашная весть и тревога ворвались в наши дома внезапно. Огромные черные репродукторы, установленные на высоком столбе около рынка стали извещать на все четыре стороны о вероломном нападении и начале войны.
Город опустел мгновенно. Мужчины ушли на войну. Помрачнели лица женщин, стариков и подростков. Все с ужасом ждали худшего.
И оно не заставило себя долго ждать. Появились первые извещения с фронта:"Ваш сын (муж) героически погиб…"

Каждое утро семьи со страхом ждали почтальона с письмами.
Маленькое письмецо - извещение, названное народом похоронка не щадило ни кого. О получении похоронки мы узнавали по истошным душераздирающим крикам взрослых и детей, разносящихся из дворов куда пришло очередное горе.
Соседи и родственники немедленно шли и присоединялись к ним. Начиналось всеобщее многочасовое оплакивание.
Громкие крики женщин, стоны с обращением к богу немощных старушек, перемешанные с детским плачем выливались в один протяжный вой, который то угасал, то разгорался с новой силой по мере пребывания родственников.
Затем появлялись старики и среди них находился уцелевший Мулла, умеющий произносить молитвы. Оплакивающие ненадолго стихали.
Лилась напевная арабская молитва и лишь в конце после слов Муллы: "Омин", сидя молящиеся громко вторили "Ил-ля-ха омин", разворачивая ладони рук и держа их как открытую книгу перед лицом.
Далее Мулла продолжал уже на узбекском свое обращение к богу, с пожеланиями безвинно покинувшим этот мир определить место в раю, а их детям и родственникам долгие годы...
Молитва завершалась громким :"Ал-ла-ху Акбар", дружно повторяемым всеми присутствующими. Через мгновения охрипший женский плач возобновлялся , длилось это долго, к ним присоединялись новые потоки пребывающих.
Старики уговаривали успокоиться, не рыдать, но это не всегда помогало.
Траурные обряды по погибшим на фронте выполнялись с той же скрупулёзностью, как по умершим дома. Оплакивали и публично молились: в первый-третий, седьмой, десятый, двадцатый и сороковой дни. Отдельно отмечалась годовщина смерти.
Все близкие родственники в течении этого года облачались в тёмную одежду и печаль не сходила с их лица. Горе сокращало жизнь оставшихся в живых.
Похоронка не обошла и нашу семью. Не выдержав страданий, ушла из жизни Старшая бабушка. Вскоре умер Дедушка. Опустел двор. Крыши домов стали протекать. Заготавливать дрова на зиму было некому.
По обычаям только мужчины ходили на базар и обеспечивали семьи продуктами. Теперь эти обязанности поделились между Младшей бабушкой и мамой.
Младшая бабушка продала дом с садом и на эти деньги мы продержались какое-то время.
Зимы были холодные. Спасались мы, обогреваясь по-азиатски, в так называемом сандале.
Сандал -это небольшое четырёхугольное углубление внутри помещения над которым устанавливался невысокий деревянный стол покрытый теплым ватным одеялом.
Обычно во дворе сжигали дрова и жаркие угольки костра переносили во внутрь этой самодельной печи, где они продолжали тлеть и греть, обогревая наши ноги и души.
Печальные сообщения поступали беспрестанно.
Из всех маминых родственников только один человек,тяжело раненый и контуженный возвратился с войны. Мужчины со стороны отца погибли все. Жизнь превратилась в сплошные похороны.
Мама брала меня с собой на все поминки и на всю жизнь запомнились мне её слёзы и плач.
Пришла пора мне идти в школу. Мама достала из музыкальных сундуков яркую тюбетейку, летние лёгкие сандалии, светлую сорочку, цветные карандаши, тетради.
В этих сундуках хранилось много того ,чего хватило мне почти до совершеннолетия и сестре на приданое
Когда наступили холода , Мама сдала в золото скупочный магазин свои драгоценности и купила нам одежду. Мне теплое полу пальто с меховым воротником, шапку ушанку, ботинки и конфеты. Горе и беды шли со всех сторон.
Внезапно заболела Мама. Впервые утром она не смогла встать и попросила нас вскипятить чай самим. Стояли мерзкие холодные дни. Пронизывающий на сквозь промозглый ветер не стихал.
Весь день до болезни мама пекла горячие лепешки во дворе и сильно простудилась. У неё была высокая температура. Врачи признали воспаление легких, уколы, и лекарства не помогли. Жар не спадал. Мама начала бредить.
Она стонала и произносила наши имена...Братишка и я лежали уткнувшись в одну подушку на краю сандала. Все ночи вокруг мамы сидели старушки и медленно в пол голоса исполняли молитвы.
Мама шепотом повторяла некоторые слова. Однажды мама пришла в себя и попросила подойти к ней Младшую бабушку и нас. Мы на корточках облепили её.
Она приоткрыла глаза и осмотрела всех нас. Глаза её наполнились слезами.
Прикрыв глаза она долго молчала и затем стала говорить:"Все люди приходят в этот мир по воле Создателя для испытаний... Люди оставляя этот мир должны покаяться в своих грехах и попросить прощение...
Вы знаете нашего соседа русского старика Маскаева по просите у него прощение за мой грех... Этим летом когда был сильный ветер несколько спелых персиков осыпались с его сада в наш двор.
Рано утром я собрала их в ведёрочко и оставила на кухне.
Понадеялась на то, что когда придет кто нибудь из мужчин нашего рода я смогу передать персики хозяину... Но не смогла... мои дети не знали об этом и съели... Это моя оплошность... это мой грех.
И ещё... на зеленом базаре от входных ворот с левой стороны есть пожилой белобородый кузнец.
Я купила у него металлический совочек для золы и не хватила разменной монеты. Я осталась ему должна две Таньги... Намеревалась отнести, но заболела... Попросите у него прощение... и верните ему деньги.
"Говорила мама медленно. Затем мама уснула, несколько раз повторив:" Бог простит..,бог простит..."
Проснулся я от пронзительного крика сестры... Мама на кого ты оставила нас? "Тихо... тихо... нельзя... ещё ночь"-сказала ,всхлипывая, бабушка.
Меня стали быстро одевать во что-то новое. Приехал дядя Дадажан. Он поднял меня с земли и я оказался в седле перед ним.
Лошадь рысью понесла нас по домам наших близких и родных. Многие дворы я узнавал. Мы с мамой здесь бывали на поминках. Стояла тёмная ночь. Все люди спали.
Входные ворота у них были закрыты. Дядя настойчиво стучал рукояткой кнута по двери. Внутри двора загоралась тусклая керосиновая лампа и слышался хриплый старческий женский голос.
"Это я , Дадажан, мы с Абролхоном пришли сообщить Вам, что покинула нас и ушла в иной мир моя племянница Хабибахон."-громко выпаливал дядя и мы двигались дальше, оставляя за собой кричащих и плачущих родственников.
Начало светать. Мы подъехали к воротам зеленного базара и без труда нашли белобородого кузнеца, который только что открыл свою лавку и начинал разжигать огонь в печи.
Мы спешились. Дядя привязал лошадь и громко поприветствовал хозяина. "Добро пожаловать! Мира и спокойствия Вам" ответил кузнец и протянул сложенные вместе ладони дяде и мне.
Обменявшись рукопожатиями они мягко провели руки по щекам и погладили кончики своих бород. Нечто подобное изобразил и я. " Сейчас будет чай", засуетился кузнец.
" Не надо беспокоится, мы торопимся приступил к своей речи дядя."Дочь известного городского муллы, ишана Саитхана, мать присутствующего Абролхона, наша любимая племянница Хабибахон просит у Вас прощение
и передают через нас свой долг за купленный металлический совок для золы."-выговорил длинную речь дядя и добавил: "По воле Всевышнего она покинула этот мир сегодня."
" О! боже"- воскликнул кузнец и всплеснул руками. Тут же присев на корточки начал молитву с пожеланиями места в раю моей маме.
Закончив молитву старик протер слезы и посвятил нас в своё горе о том, что он остался один без помощников и его два сына погибли на фронте.
"Перед Богом и Вами я заявляю трижды и тысячу раз, что прощаю долг две Таньги и не надо мне их возвращать."-заявил белобородый сгорбившийся человек.
"Слава богу, спасибо за прощение. Но две Таньги Вы должны принять из рук её сына"- сказал дядя и протянул мне два двадцатикопеечника.
Я протянул копейки старцу. Он медлил, но затем взял мои дрожащие руки поцеловал их и заплакал, обняв меня. Я зарыдал.
Когда мы вернулись домой, наши дворы были заполнены до отказа. Во внутреннем дворе Ичкари неистово рыдали женщины.
Во внешнем Ташкари толпились старики и подростки. Дядя вызвал из Ичкари сестру и братишку. Мы постучали в дверь соседей Маскаевым и робко вошли в их двор.
Сестра держала на руках малолетнего братишку и плакала, я держался за сестру и тоже плакал.
Дядя просил прощения за нас и за маму.
Старик Маскаев крестился и протирал слёзы.
На какое-то мгновение всё стихло. Из Ичкари мужчины на плечах вынесли ярко украшенное похоронное ложе с телом матери и поставили у выхода.
Исполнился прощальный обряд молебна. Открылись ворота. Меня поставили впереди. Мы двинулись в сторону кладбище Тункуруш. Я шел с палкой в руке. На мне был разноцветный полосатый, национальный халат, тюбетейка и новые ботинки.